Весомый вклад в посвящение европейцев в тайны накожной живописи народов, оставшихся на ранней стадии развития, внес капитан Джеймс Кук. Вернувшись из плавания в 1769 г., он привез с Таити не только само слово «tattoo» но и «Великого Омаи», сплошь истатуированного полинезийца, ставшего подлинной сенсацией
— первой «живой тату-галереей». И вскоре ни одно уважающее себя представление, ярмарка или бродящий цирк не обходилось без участия «знаменитого дикаря». Безусловно, данное обстоятельство способствовало коммерческому искусству тату.
У нас нет достоверных сведений о том, что «Великий Омаи» побывал в России. Однако несомненно другое: многие просвещенные наши соотечественники, посетив Европу, увидев его во всей красе либо прочитав о нем в зарубежной литературе, получили пищу для размышлений. Публиковались записки великих путешественников XVIII в. Уолисса (1767 г.), Бугенвилля (1768 г.), Кука (1769г.)иБоениги (1772 г.), которые именно в такой хронологии добирались до Таити. В результате оставленных Бугенвиллем и Куком подробных и в целом добросовестных описаний экспедиций тема (имеется в виду широкое распространение татуировки у народов островной Океании), связанная с племенными обычаями островитян, постепенно проникала в литературу многих европейский стран.
К концу XVIII в., ближе к событиям французско-русской войны (кампания Наполеона), российское общество расширило свои представления о явлении татуирования как о народном творчестве и о его широком мотивационном диапазоне. Интерес к накожной живописи стали проявлять царственные и привилегированные особы, знаменитости; моряки и военные рассматривали ее как необходимый опознавательный и специальный знак на своем теле. Многие европейцы к концу XVIII в. стали относиться к татуировке как к средству выражения своих чувств, переживаний, идеала красоты, а нередко и как к талисману.
Несомненно также, что в этот исторический период официальная российская идеология (в отличие от европейской, негативной) была нейтральной к явлению накожной живописи и к искусству тату и в целом проявляла весьма сдержанный интерес.
С первой половины XVIII до середины XIX вв. и позднее (за исключением пропаганды негативной доктрины к явлению татуирования Ч. Ломброзо и его школы) сохранялось нейтральное или коммерческо-театральное отношение к познанию европейским и российским обществом нового для них экзотического вида искусства накожной живописи (в отличие от собственно этнической и гражданско-бытовой, народной, о которой тоже больше умалчивалось).
К сожалению, в этот период не появились ни отечественные оппоненты Ч. Ломброзо, ни зарубежные. Не объявились собственные самобытные, национальные художники тату в России или в Европе. Это столетие (условно 1723-1876 гг.) ушло на ознакомление, заимствование, а чаще — на прямое подражание сюжетно-композиционным решениям зарубежных кольщиков (колыциков Океании). Следующий период осмысления искусства тату в России начинается спустя почти два века (конец XX в.), в Европе и Америке — значительно раньше. С новой силой оно развивается в первой половине XX в.
Итак, вопрос о становлении татуирования как разновидности искусства в странах Европы и Америки большинство исследователей связывает с началом и серединой XVIII в. Толчком к этому послужило бурное развитие мореплавания, обеспечивающее интенсивное общение народов разных стран и континентов и взаимопроникновение их культур. Первыми экзотическими «экспонатами», покрытыми искусной тату, были коренные обитатели Океании, которых капитаны военных и коммерческих кораблей привозили по просьбам географических м антропологических обществ многих стран (Россия в этом случае не была исключением).
Татуировка как самобытная национальная культура и как элемент мировой культуры стала осмысливаться в России к середине XIX — началу XX в. Публичный и научный интерес к ней в нашей стране пробудили события русско-японской войны 1904-1905 гг. Многие научные книги по этнографии, народоведению, самобытным культурам содержали не только фоторгафии наколок у представителей коренного населения Океании, но и иллюстрации цветной японской татуировки.
Однако вернемся к возможной хронологии знакомства Европы и России с искусством тату. Известно, что к середине XIX в. на ярмарках европейского континента вновь стали появляться татуированные люди, которые за деньги показывали публике свое тело. В литературе упоминается имя албанца Александриноса (или Георгия Константина), нажившего на демонстрации своих татуированных частей тела целое состояние. У него была самая искусная в художественном отношении татуировка, которая демонстрировалась в Европе в этот период. В 1871 г. Георгия Константина показывал публике известный венский профессор по кожным болезням Хебра. Сама история, легенда происхождения этой татуировки удивительна. Георгий Константин находился в плену в Бирме и вместе с двумя другими пленными был приговорен к наказанию в виде татуирования. Один из троих умер после этой операции, другой ослеп. Константина подвергали татуированию три месяца. Фигуры и тексты, покрывавшие его тело, были цветными. Общее количество фигур — 388. По нашему мнению, авторы столь красивой, но малоправдивой истории были введены в заблуждение Г. Константином. Дело в том, что мы не находим в иных литературных источниках подтверждения тому, что в Бирме в этот период существовала мера наказания в виде татуирования. Кроме того, 388 самостоятельных или взаимосвязанных определенным смыслом искусно выполненных рисунков и текстов вряд ли были содержанием приговора или формой его реализации.
Другой пример. В 1914 г. Г. Гросс писал: «Недавно во всех городах Европы была выставлена молодая американка, все тело которой было покрыто прекрасно выполненной татуировкой». Интерес к татуировке, отмечает далее ученый, проявлялся и проявляется в различных слоях общества, а не только у преступников. Сегодня ее имеют и «молодые англичане благородного происхождения во главе с королем, которые увлечены модой татуирования».
На протяжении многих веков наряду с обрядово-культовой, декоративной татуировкой в этнических группах, а также социальных образованиях большинства народов мира, и особенно среди определенных слоев японского населения, эволюционно-исторически развивалась (часто самостоятельно, то есть изолированно) гражданско-бытовая, художественная и иная татуировка. Как вид изобразительного искусства она состоялась еще в родоплеменном, первобытном обществе. Накожную живопись, достигающую высокого уровня совершенства, можно рассматривать как полноправный вид изобразительного искусства. Если богатые самураи в средние века не скупились на гонорары художникам, превращая свои тела в разноцветные живописные полотна, то теперь это делают состоятельные англичане, немцы, русские и американцы, при желании позаимствовав либо японский стиль татуирования, вошедший в моду во второй половине XIX в., либо пазырыкский, славянский, кельтский и т.п. Например, многие знаменитые российские моряки, путешественники, именитые лица, в том числе Н.Н. Миклухо-Маклай, граф Толстой, Екатерина II, а также последний российский император Николай II (к сожалению, информацию о наличии татуировок мы нашли только в популярной бульварной литературе) сделали наколки определенного стиля, возможно, из-за подражания своим высокородным родственникам, в том числе английским Величествам и Высочествам, либо под впечатлением от эстетической красоты татуированных тел представителей Полинезии или граждан, участвующих в шоу всех европейских столиц, либо это дань признания (у Николая II) японского искусства тату, либо особый эмоциональный всплеск чувств. Обратимся к высказыванию Тарда; «У матросов, и даже у солдат, но особенно в среде преступников, — заметим, что никогда у сумасшедших, — часто наносятся татуировки. Не остатки ли это татуировки, сохраненные атавизмом, как считает Ч. Ломброзо, той татуировки, которая была распространена у наших невежественных предков? Мне кажется, — пишет далее Г. Тард, — более вероятным предположение, что этот обычай остался не от предков, а от моды, принятой моряками и военными по примеру настоящих дикарей, с которыми они входили в сношения. Она также процветает у матросов и солдат в наших французских полках, находящихся в Африке, среди карибов или арабов. Эти народы, несмотря на запрещение Корана, не перестали татуироваться. Эта мода быстрее распространяется у осужденных, особенно среди рецидивистов, чем у других лиц. В девяти случаях из десяти рисунки, символы и буквы начертаны на предплечье, самом удобном месте и для оператора, и для оперируемого. Очень часто это приблизительный портрет любимой женщины или ее инициалы. В другой раз татуированный носит знак своей профессии: якорь, скрипка, наковальня или изречение. Но когда молодой житель Океании все свое тело, и прежде всего лицо… подвергает ужасной операции, которую на него налагают обряды его племени, то он знает важную причину, побуждающую к тому, и то важное значение, которое она преследует. Его религия, его обычаи -все для него священно и повелевает ему быть смелым, чтобы повергнуть в ужас врага, чтобы заставить гордиться своих жен, чтобы неизгладимо быть запечатленным в образе его племени».
Современник Тарда — Бальтазар, развивая мысль о распространении татуировки у военнослужащих на флоте и в армии, отмечает особое распространение ее в штрафных ротах и у преступников, направляемых в африканские батальоны, где наряду с обычными надписями на теле встречаются и жаргонные выражения, содержащие ненависть и злобу их носителей к гражданским и военным властям. Но ни Ч. Ломброзо, ни Г. Тард, ни В. Бальтазар, ни Г. Гросс, ни другие ученые Европы и России не смогли понять, что татуирование — самобытный вид культуры и даже своеобразного искусства накожной живописи, являющейся вечным спутником многих малых и больших народов — этноса, оставшегося в первобытнообщинном состоянии. Этот обычай представляет собой духовно-зрительный акт и выступает как субкультура.
Татуировка как культура и искусство, как обычай, унаследованный от предков, как проявление своеобразной моды знала падения и взлеты, в зависимости от времени, эпохи, государственного строя того или иного этноса (социальной группы). Однажды появившись из глубины веков, татуировка никогда не исчезала, став существенным атрибутом современного общества. Судьба ее сложилась так, что наибольшее распространение она получает в среде преступного контингента и осужденных, находящихся в местах лишения свободы, где является в большей степени выражением эмоций, вызванных различными негативными социальными явлениями.
Крестьянское представление о троичности Бога, видимо, сводилось к верованию о существовании трех отдельных ипостасей Троицы. С именем Отца у крестьян соединялось представление об отеческом отношении Бога к людям, а не личное свойство первого лица Троицы. Бог-сын мыслился как Господь Иисус Христос, а не как вечно рождающееся от отца второе лицо Троицы. Особенно смутным и неопределенным было представление о Святом Духе. Вывод более чем красноречив! В народном сознании христианская категория троичности Бога оказалась расщепленной на составные части и в таком виде осваивалась. Религиозные писатели объясняли этот факт недостаточностью христианского просвещения крестьян, а также тем, что дохристианская мифология не имела равнозначных параллелей с мифологией и вероучением, христианской религиозной доктриной.
Понимание Бога осужденными на российской зоне сходно с приведенным выше пониманием крестьян. Изображая на своем теле Бога (будь то лик, сходный по своему композиционному решению со «Спасом нерукотворным») или распятие, каждый осужденный и колыцик зоны привносит в этот образ что-то свое, личное, стараясь сделать портрет своего внутреннего Бога. Но зачем, спросите вы, грабителю, убийце наносить на своем теле религиозные символы, о какой вере может идти речь? В этом и проявляются единство и борьба противоположностей. Бог един для всех, но вот понимание Бога — разное, любой, даже самый отпетый рецидивист или убежденный атеист верит в своего Бога, без веры ни тот, ни другой просто не могут жить. Только первый руководствуется двумя принципами: «Грабь награбленное» или «На Бога надейся, а сам не плошай», а потому татуирует на своем теле «Спаси и сохрани» или молитву осужденного, прося лучшей доли; второй — искренне убежден в том, что Бога нет, но верит в судьбу, удачу, и потому его Бог будет похож на него самого или на человека, которому он стремится подражать. Показателен пример, который приводит в своей работе М.В. Соловьева, рассказывая о маленьком мальчике, который вытатуировал на своем теле Ленина в виде ангела.
Пожалуй, одно из первых мест в религиозной тематике, татуируемой осужденными, занимает образ Богоматери.
Наблюдения над восприятием образа Богородицы верующими — их отношением, взглядами и пониманием ее назначения -позволяют говорить о специфике культа Богородицы у восточнославянских народов: Богородица на Руси воспринималась как Богиня, Богоматерь, покровительница всего сущего, всех земных и человеческих пределов, животного и растительного мира, природных стихий. В православии и народном быту недаром закрепилось такое обращение к ней, как «Владычица», «Царица небесная», «Заступница». К кому, как не к Богородице, с ее культом милосердия и материнского участия, была обращена первая мольба о заступничестве!
Возможно, что именно вера в заступничество, в материнское участие в судьбе, когда у человека разрушены все идеалы, когда вокруг не остается ничего святого, побуждает осужденного наносить на тело образ Богоматери. И для него не важно, будет ли это Казанская или Иверская Богоматерь (хотя, возможно, именно эти иконы были наиболее близки колыцику), или это будет изображение Мадонны Рафаэля, или просто образ женщины — матери с ребенком на руках, главное, чтобы он был в полной гармонии с состоянием души татуируемого. Часто в образ Богородицы осужденные привносят черты своих матерей, жен, любимых, которые ассоциируются у них с покоем, любовью, верой, надеждой.
Татуирование ликов святых, Богородицы, распятия — это попытка осужденных создать свой личный пантеон святых, к которым можно обратиться в молчаливой молитве с просьбой о помощи. Русским людям (славянам) легче обращаться к Богу, имея перед глазами наглядный образ того, кого просишь о помощи. Эта традиция уходит с корнями в языческие времена, когда славяне, да и другие народы, вырубали из дерева, высекали из камня идолов — богов, к которым и обращались за помощью. Именно необходимость наглядного созерцания Бога приводит к традиции иконописи.
Кроме Богородицы, в разных жизненных обстоятельствах крестьяне обращались к покровительству других святых. Свойства, которыми наделял их крестьянин, часто не имели ничего общего с агиографией. Ведь крестьянину нужны были в доме не безмолвные образа, а помощники в повседневной жизни и труде! Типичное и распространенное представление о святых как о посредниках между Богом и людьми выражено в известной пословице: «Проси Николу, а он Спасу скажет».
Образы Николая Угодника, Петра и Павла в накожной живописи весьма распространены. Обычно эти святые — обязательный элемент композиции на религиозную тему, будь то изображение Богородицы в окружении святых или храм со святыми рядом.
Атрибутика религиозных верований нашла своего активного носителя. Это осужденные, особенно те, которые не встали на путь исправления. На протяжении десятков лет в татуирование входила тема религиозная, представленная целой галереей образов и символов. Природа славянских, православных верований нашла свое яркое выражение в накожной живописи лагерной субкультуры, а в последнее время находит спрос и в художественном коммерческом искусстве тату.
Накожная живопись выражает профессиональные, психологические, религиозные, этнические, эротические, криминогенные и другие особенности личности.
Рассматривая внешний облик человека как отражение его души, как образ его мыслей, Кант писал, что цивилизованный мир так и не смог создать истинную диагностику в виде науки физиогномики, которая должна передавать состояние души, образ мыслей, то есть соответствовать конкретному психолого-философскому образу. Накожная живопись всегда отражала внутренний мир татуированного, его жизненную установку, очевидно, поэтому она не может исчезнуть.
В последние десятилетия татуировка стала популярна в США, Дании, Бельгии, Голландии, ФРГ, Англии и других странах. Например, в 1974 г. в Сан-Франциско был открыт музей тату, а затем и клуб любителей тату. В настоящее время уже каждый десятый американец покрыл себя картинкой-тату. Во Франции насчитывается около 50 тыс. татуированных. Состоялось несколько всемирных конгрессов, собиравших татуированную публику. Первая международная конференция состоялась в 1976 г. в Техасе. Кроме того, проведено несколько международных конкурсов на лучшие произведения накожной живописи. На один из них, прошедший в Амстердаме, лучшие «конкурсные экземпляры» прибыли из Америки и Азии. На «живых экспонатах» были изображены драконы и змеи, львы и русалки, птицы и герои комиксов, письменные заклинания, розы, звезды, галстуки, пояса, эполеты, медали, наконец, рубашки и кофточки. В 1979 г. в США вышел первый выпуск журнала «Tattoo Life», а в 1981 г. в японской столице открылась выставка рисунков и фотографий, посвященных искусству тату. Значительная часть экспонатов была посвящена истории татуировки. Мода на татуировку не обошла вниманием и Рим, в 1985 г. здесь была открыта первая выставка «Тату».
В 1993 г. гамбургские тату-художники пригласили на одно из своих мероприятий московского тату-художника В. Тычинина, открывшего затем в столице свою лабораторию, а в 1995 г. в Москве состоялся международный конгресс тату с утверждением Московского клуба-тату и первой официально зарегистрированной тату-лаборатории «Три кита» (в настоящее время «Скиф»).
Создана международная ассоциация тату-художников, устраивающих не только выставки, конкурсы и конференции, но и шоу у плавательных бассейнов. Во многих крупных портах зарубежных стран, например в Сингапуре, Лондоне существуют салоны, где татуируются желающие.
Мнения о накожной живописи далеко не однозначны: «Трудно представить, что есть такое хобби. Во многих западных странах татуировками интересуется все больше людей, которые ходят в специальные лаборатории, где «подкожные чертежники» — так называют мастеров татуировки — измышляют рисунки, образы, потом наносят их на разные части тела своих клиентов. Появляются своего рода кумиры-мастера. Сегодня мадам Хвангбо — признанный авторитет во всем мире в области художественной росписи человеческого тела, получающей все более широкое признание в Европе, Америке и Азии.
Американский журналист Джефф Коплон в журнале «Ролинг стоун» поместил статью, посвященную молодежному течению в США — «скинхедам» (бритоголовым), исповедующим расистские и неонацистские взгляды: «Парни одеты в униформу…, их руки и ноги покрыты татуировкой, в основном изображениями свастики и орлов. У Хейка, к примеру, на теле 17 татуировок, включая надписи «скин» на груди и нижней губе».
Оценивая разноуровневые и разнопрофильные стороны явления татуирования, его культуру, искусство и т.д., хотелось бы напомнить, к какому неординарному выводу пришел в начале XX в. Г. Тард, в целом негативно относившийся к татуировке в цивилизованном обществе. Он категорически утверждал, что татуировка всегда отсутствует у сумасшедших. Следовательно, с психикой у татуированных все в порядке. Однако приведем историю некоего Франца Деака. Впервые он увидел татуировки у старших воспитанников интерната, еще подростком. Над собственным телом он начал «работать» двадцать лет назад в тюрьме. Его первым сюжетом был дух, обнимающий крест. Уже давно он убрал духа, как и многое другое из ранних «творений». Ненужное вытравливал кислотой или выжигал сигаретой. Сейчас на его коже красуются настоящие произведения искусства. К осени 1990 г. на его теле, от затылка до пяток, насчитывалось 400 сюжетов. Между ними расположены 2000 изображений свастики, которые являются для него не знаками зла, а приносящими счастье древнеиндийскими символами. Среди них 19 женских портретов, Белоснежка с семью гномами, доисторический ящер, слон в арестантской шапочке, обезьяна в форме полицейского. Свободное место осталось только на небольших участках спины, ягодицах, некоторых пальцах и на ушах. В качестве инструментов Деак использовал булавки, которые заострял с помощью наждачной бумаги и половинки бритвенных лезвий. Мотылек на лбу и переплетенные сердца на щеках он вытатуировал в 1978 г., работа над татуировкой лица длилась 8 месяцев. Сначала фломастером нарисовал эскиз. Чтобы можно было сделать рисунок на носу, он набивал его туалетной бумагой. Работу своих булавок и лезвий контролировал с помощью зеркала. При этом случалось, что иногда он проводил неправильный надрез и затем был вынужден делать болезненные поправки. Иногда Франца Деака мучает страх перед собственной бренностью. Тогда он пишет в музеи и просит после смерти сделать из него чучело или, по крайней мере, препарировать и выставить его голову. Ведь с мотыльками это тоже делали, — во всяком случае, с самыми красивыми экземплярами. Можно утверждать, что Тард, анализируя татуировки Ф. Деака, пытается преподнести данного носителя тату как психически весьма и весьма отягощенную особу. Что это, просто нелюбовь к тату и ее приверженцам и поклонникам?
